Попасть на утиное озеро. Сложносочинённое предложение

В степи

Вызрел ковыль, и степь на многие версты оделась

колышущимся серебром. Ветер упрямо приминал его,

наплывая, и гнал то к югу, то к западу бледно-сизые

волны. Там, где пробегала воздушная струя, ковыль

молитвенно клонился, и на гребне седой волны долго

лежала после этого чернеющая полоса. Отцвели раз-

ноцветные травы и полевые цветы; по ночам на обуг-

ленно-черном небе сияли звезды и, темнея срезанным

боком, скупо светил месяц. Терпкий воздух был густ,

ветер сух, пахло полынью, и земля, пропитанная все

той же горечью всесильной полыни, тосковала о про-

хладе. А днем в степи, покрытой засохшей травой,

духота, зной, серая пыль. На выцветшем голубом небе

нет ни облачка и только нещадное солнце да распро-

стертые коричнево-серые крылья коршуна. Коршун,

кренясь на бок то одним, то другим крылом, плывет в

сизо-голубом пространстве, и его огромная тень не-

слышно скользит по траве, бурой, дымящейся.

По всей необъятной степи хрипло свистят сусли-

ки, а на горках желтеющей земли около норок дрем-

лют сурки, готовые вмиг исчезнуть при первой опас-

ности. Степь, горячая, но мертвая, неподвижна, как во

сне. И только табун лошадей нарушает тишину сон-

ной степи: храпят молодые жеребцы, вдыхая горько-

солёный запах полыни, и взрослый конь нет-нет да

заржет, тряхнув блестящей головой.

Мишка уже два месяца работает табунщиком, за

это время он хорошо изучил жизнь лошадей и про-

никся глубоким уважением к их уму и благородству,

простому и естественно-целомудренному. Он полюбил

лошадей, и особенно одного стареющего жеребца, не-

укротимо-злого и грубоватого в обращении со всеми

кобылицами, кроме одной рыжей четырехлетней кра-

савицы с исчерна-карими глазами. Со всеми злой и

грубый, он любил класть свою голову на круп люби-

мой кобылицы и дремать так подолгу. Мишка любил

родную донскую степь, любил по-сыновьи: преданно

(По М. А. Шолохову.)

На охоте

Уже около месяца жили мы на кочевке, верстах

в полутораста от Оренбурга, а охота, от которой мы

ожидали столько удовольствия, почти ничего не пред-

ставляла занимательного. Лето было чрезвычайно

жаркое, все болота высохли; со дня на день ожидали

соколов, чтобы на них поохотиться, но их не привози-

ли, и нам оставалось только ходить с лягавой за те-

теревами.

Кочевка была расположена между двумя высоки-

ми холмами, составляющими начало Уральского хребта

и покрытыми дубняком и березняком. Мимоходом

можно сказать, что все холмы совершенно между со-

бою схожи и что нет ничего легче, как в них заблу-

диться. Почти все они имеют ту же оригинальную

форму, все увенчаны стенообразным гребнем сланце-

ватого камня, и в каждой долине протекает неболь-

шой ручей, с обеих сторон скрытый кустарником. До-

лины эти изобилуют разными ягодами, а более всего

особенным родом диких вишен, растущих в высоком

ковыле едва приметными кустами. Им-то, кажется,

должно приписать неимоверное множество тетеревов,

водящихся в этих местах. Каждый день мы стреляли

штук по шестидесяти и даже по сто, но уменьшения

их вовсе не было заметно. Обыкновенно мы уезжали

рано поутру и часа через три возвращались домой, об-

вешанные добычей. Каждый из нас убивал столько, что

невозможно было поместить всего в обыкновенном

ягдташе, и, чтобы избежать этого неудобства, один

опытный охотник изобрел ремни, которые, не занимая

лишнего места, могли поместить на себе много дичи.

С начала охоты эти ремни мы носили через плечо, а

под конец навьючивали ими лошадь. Случалось, что

мы принуждены были возвращаться единственно по-

тому, что у нас истощался весь запас пороха и дроби.

Чтобы дать некоторое представление о числе тамош-

них тетеревов, я приведу только один пример: в тече-

ние часа мы однажды втроем убили шестьдесят три

(По А. К, Толстому.)

Первый бал Наташи Ростовой

С утра этого дня Наташа не имела ни одной сво-

бодной минуты и ни разу не успела она подумать о

том, что ей предстоит. В сыром, холодном воздухе, в

тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты

она в первый раз живо представила себе то, что ожи-

дает ее там, на бале, в освещенных залах: музыка,

цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Пе-

тербурга.

То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она даже

не верила тому, что это будет: трудно было предста-

вить себе великолепие бала в тесноте и холоде каре-

ты. Она понимала все то, что ее ожидает, только тогда,

когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла

в сени и сняла шубу.

Сзади их, так же тихо переговариваясь, входили

гости; зеркала вдоль лестницы отражали дам в баль-

ных платьях: белых, голубых, розовых - и с бриллиан-

тами и жемчугами на открытых руках и шеях. Хозяин

и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входа в зал, привет-

ствовали гостей, и когда перед ними остановились две

девочки в белых платьях, с одинаковыми бледно-кре-

мовыми розами в черных волосах и сделали реверанс,

хозяйка приветливо улыбнулась им.

Послышались звуки музыки - и адъютант-рас-

порядитель подошел к графине Безуховой и галант-

но пригласил ее. Она, улыбаясь, подняла руку и, не

посмотрев на адъютанта, положила ее ему на плечо.

Он, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мер-

но пустился по краю круга, крепко обняв свою даму,

и на каждом повороте как бы вспыхивало, развева-

ясь, бархатное платье. Князь Андрей пригласил На-

ташу на вальс, и еще прежде чем он договорил при-

глашение на танец, занес руку, чтобы обнять ее за

талию. Наташу выбирали, она много танцевала и была

этому рада, и она была так счастлива, как никогда в

(По Л. Н. Толстому.)

Портреты Шишкина

На протяжении одиннадцати лет Крамской писал

Шишкина трижды: менялось время, менялись Крам-

ской, Шишкин, менялись также и представления жи-

вописцев. Немаловажно, наверно, что Шишкин писал

природу - пейзажи, и во время работы над его порт-

ретами мысли Крамского о пейзаже и о портрете пе-

рекликались, взаимно обогащались, сливаясь воедино.

Три написанных Крамским портрета Шишкина яв-

ляют живой пример постижения человеческой при-

роды, ее души.

В первом портрете, графическом, 1869 года сразу

ощутимо сходство с оригиналом: черты личности уга-

дываются и в крупной, плотно сбитой фигуре, и в скуль-

птурной массивности головы, и в проницательности

прищуренных глаз, и в сильных руках, очевидно, не

привыкших быть без дела, они как будто на мгнове-

ние задержались в покое. Это не кто иной, как умный,

сильный, сосредоточенный, привыкший к делу мастер.

Портрет еще как бы фотографичен, но не оттого, что

внешне чересчур «графичен», а оттого, что, по сути, мало

живописен: фотографичность осталась и в позе, и в

кресле, на котором он посажен.

Четыре года спустя появился новый портрет:

Шишкин на фоне пейзажа, как говорится, «в своей

стихии»; тут он знает, что, как и почему. На поляне,

заросшей травой, Иван Иванович остановился, опира-

ясь на палку от зонта. Рабочее пальтецо, дорожные

сапоги, этюдник на плече - все свидетельствует о том,

что художник только что вышел из леса, где ему

каждая березка, каждая сосенка знакомы. Никто

другой, как Шишкин, не знал так дерева. Иван Ива-

нович спокойно и внимательно (все тот же прищур)

оглядывает окрестности: сейчас он найдет нужный

вид, раскроет зонт, сядет поудобнее и примется за

Третий портрет Шишкина (1880 год) предельно

прост: стоит человек и внимательно смотрит на зри-

теля. Но это та высокая простота, которой отмечается

зрелость таланта и полное постижение художником

своих возможностей.

(По В. Порудоминскому.)

(272 слова)

В дороге

Кроме купца Кузьмичова и отца Христофора в

бричке находился еще один пассажир - мальчик лет

девяти, в тёмном от загара и мокрым от слёз лицом.

Это был Егорушка, племянник Кузьмичова; с разре-

шения дяди и благословения отца Христофора он ехал

куда-то поступать в гимназию. Его мамаша, Ольга

Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная се-

стра Кузьмичова, любившая образованных людей и

благородное общество, умолила своего брата, ехавшего

продавать шерсть, взять с собой Егорушку и отдать его

в гимназию; и теперь мальчик, не понимая, куда и

зачем он едет, сидел на облучке рядом с кучером

Дениской, держался за его локоть, чтобы не свалиться,

и подпрыгивал, как чайник на конфорке. От быстрой

езды его красная рубашонка пузырём вздувалась на

спине и его новая ямщицкая шляпа с павлиньим

пером то и дело сползала на затылок. Он чувствовал

себя в высшей степени несчастным человеком и хо-

тел плакать.

Мальчик всматривался в знакомые окрестные ме-

ста, а ненавистная бричка бежала мимо чересчур бы-

стро и оставляла всё позади. За острогом промельк-

нули чёрные, закопчённые кузницы, за ними уютное

зеленое кладбище, обнесённое оградой из булыжника;

из-за ограды весело выглядывали белые крашеные

кресты и памятники, которые прячутся в зелени виш-

нёвых деревьев и издали кажутся белыми пятныш-

ками. Егорушка вспомнил, что, когда цветет вишня, эти

белые пятна мешаются с белыми цветами в белое море

и что, когда она спеет, белые памятники и кресты бы-

вают усыпаны багряными, как зарево, точками. За ог-

радой, под вишнями, день и ночь спали Егорушкин отец

и бабушка Зинаида Даниловна. До своей смерти она

была живой подвижной старушонкой и носила с база-

ра разномастные яства, на редкость вкусные, мягкие

бублики, посыпанные маком.

А за кладбищем дымились кирпичные заводы, и

густой, черный дым большими клубами шёл из-под

длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле,

и чениво поднимался вверх.

(По А. П. Чехову.)

(281 слово)

Переезд через Урал

Солнце едва начинало всходить, а тарантас наш уже

ехал по берегу Урала, окруженный конвоем башкир.

Переезд через реку был как нельзя живописен: кру-

тые берега, утесы, тарантас, до половины колес погру-

женный в воду, прыгающие лошади, башкиры, воору-

женные луками, ружья и кинжалы, сверкающие на

солнце, - все это, освещенное яркими лучами, состав-

ляло прекрасную и оригинальную картину. Урал в

этом месте не широк, но так быстр, что нас едва не

унесло течением. На другой стороне степь приняла со-

вершенно другой вид. Дорога скоро исчезла, и мы еха-

ли по крепкой глинистой почве, едва покрытой сожжен-

ною солнцем травою. Степь рисовалась перед нами

во всем своем необъятном величии, подобная слегка

взволнованному морю. Тысяча разноцветных оттенков

бороздили ее в разных направлениях; в иных местах

стлался прозрачный пар, через другие бежали тени об-

лаков, и все казалось в движении, хотя ничего не по-

ражало нашего слуха, кроме стука колес и конского

топота. Вдруг один башкир остановил коня и протя-

нул руку. Последовав глазами за направлением его

пальцев, я увидел несколько светло-желтых точек,

движущихся на горизонте: то были сайгаки. Один из

нас сел на башкирскую лошадь в надежде, что успеет

как-нибудь к ним подъехать, но едва сайгаки увиде-

ли эти приготовления, как пустились бежать, несмот-

ря на то, что нас разделяло несколько верст. Мы про-

должали путь и вскоре стали различать кибитки, рас-

положенные у подножия высокого и длинного утеса

сине-лилового цвета, который, как я узнал позже, на-

зывался Кук-Таш, то есть синий камень, и состоял из

яшмы. Несколько казаков выехали нам навстречу, и

между ними хорунжий Иван Иванович, заведовавший

на кочевке всеми охотами. Казаки говорили, что

сайгакам нет числа и что не помнят, чтобы их прихо-

дило такое множество. Они полагали, что засуха вы-

теснила их из глубины степей и заставила искать про-

хлады вблизи Урала.

(По А, К. Толстому.)

Приход весны

В середине великого поста наступила сильная от-

тепель и, так как снег начал быстро таять, везде пока-

залась бешеная вода. Приближение весны в деревне

производило на меня необыкновенное, раздражающее

впечатление, и я чувствовал непреодолимое ничем

волнение, которого я никогда прежде не испытывал.

Заключенный в доме, потому что в мокрую погоду

меня даже на крыльцо не выпускали, я тем не менее

следил за каждым шагом неуверенной весны. Шире,

длиннее становились грязные проталины, полнее на-

ливалось озеро в роще, и, проходя сквозь забор, уже

показывалась вода между грядками в нашем весьма

не маленьком огороде. Я вставал рано, недосыпал, с

утра и до вечера бегал в путаном смятении из комна-

ты в комнату, становясь на свои наблюдательные ме-

ста; чтение, письмо, игры с сестрой, даже разговоры с

маменькой, которые я так любил, - все вылетело у

меня из головы, как утренний туман. О том, что я не

мог видеть собственными глазами, я получал беспрес-

танные известия от отца, от Евсеича, из лакейской или

гостиной.

Иссиня-черные грачи давно расхаживали по дво-

ру и начали вить гнезда в грачовой роще; скворцы и

жаворонки тоже прилетели; наконец стала появлять-

ся и настоящая, по выражению охотников, птица -

дичь. То, что происходило беспрерывно в воздухе, на

земле и на воде, и представить было невозможно, не

увидевши всё это хотя бы один раз вживе, явствен-

но. Множество уток плавало по бледно-голубому озе-

ру между верхушками затопленных кустов, а меж-

ду тем беспрестанно проносились большие и малые

стаи разной прилетной птицы: одни летели высоко-

высоко, не останавливаясь, а другие - низко-низко,

часто опускаясь на землю. Все берега озера были

усыпаны дичью, стоял ужасный шум: крик, писк,

гогот - вся эта какофония наполняла прозрачно-

хрустальный воздух.

Мало-помалу привыкал я к наступившей весне,

к ее разнообразным, всегда новым, неожиданным, по-

трясающим и восхитительным явлениям и уже не

приходил от них в чересчур бессмысленное исступ-

(По С. Т. Аксакову.)

Осенью

Есть несравненная прелесть в этих монотонных

серых осенних днях, прохладных и сумрачных, наве-

вающих грустное настроение, когда, возвращаясь из

города на дачу, встречаешь только одни телеги, нагру-

женные мебелью запоздавших дачников. Уже прошли

беспрерывные сентябрьские ливни, переулки между

садами стали грязными, сады желтеют, редеют и до

весны остаются наедине с морем. Вдоль дороги, среди

садовых оград и чугунных решеток, только и видишь

теперь что закрытые деревянные лавки, где летом

продавали разномастные яства. По всему пути, от до-

рогих красивых вилл и до выбеленных известкой до-

мишек на отдаленном каменистом побережье, ви-

дишь закрытые балконы, увитые длинными сухими

ветвями дикого винограда, закрытые ставни, наглухо

забитые двери, обернутые рогожкой нежные южные

все тише, безлюднее. Тишь и благодать вокруг.

Шагаешь между садами вдоль железнодорожного

пути и слышишь: вот паровик где-то остановился и

два раза жалобно и гулко крикнул, словно раненая

птица. Свисток паровоза похож на эхо, эхо - на сви-

сток, а когда замерло и то и другое, растаял удаляю-

щийся шум умчавшегося вдаль паровоза, снова насту-

пает тишина, никем и ничем не нарушаемая. И не

что иное, как сладкая истома наполняет твою грудь.

Не спеша шагаешь по шпалам, и сердце бьется ровно,

дышать осенней прохладой легко и сладко. Остаться

бы тут до весны и слушать по ночам шум бушующе-

го в темноте моря!

Мы шли, любуясь мраморными статуями среди

заброшенных цветников и деревьев, желтыми листь-

ями различных оттенков, покрывавшими садовые до-

рожки и ступени балконов. День был бледно-серый,

прохладный, и в свежем воздухе пахло морем, напол-

нявшим ароматом всю окрестность. Летом сады были

тенисты и зелены и солнечные блики играли в вол-

нах, а теперь, осенью, все иначе: в садах свежо, тихо, а

воздушно-голубое море уже не кажется неподвижным,

живым и веселым.

Вечерело, и среди спокойных серых облаков,

длинными грядами закрывавших небо, появились

светло-оранжевые тени - признак того, что начина-

ет холодать.

(По И. А. Бунину.)

(293 слова)

Сон Маргариты

Сон, который приснился в эту ночь Маргарите, был

действительно необычен: дело в том, что во время сво-

их зимних мучений она никогда не видела во сне

Мастера, а тут вдруг приснился. Приснилась Марга-

рите неизвестная местность, безнадёжная, унылая, под

пасмурным весенним небом; приснилось клочкова-

тое серенькое небо, а над ним беззвучная стая грачей.

Приснился ей какой-то корявый мостик, а под ним

мутная весенняя речонка, и кругом полуголые безра-

достные деревья, за которым виднелся бревенчатый

домик - не то кухня, не то баня. И когда оглянулась

она кругом, то поняла: неживое все какое-то кругом

и до того унылое, что так и тянет повеситься на пер-

вой попавшейся осине. Место это адское для живого

человека: ни дуновения ветерка, ни живой души вок-

руг. И вот, вообразите, появляется он, то ли одетый во

что-то, то ли оборванный, - таким она его раньше не

видела. Был он довольно далеко, однако виден был от-

чётливо: волосы у него всклокочены, лицо небритое,

глаза больные, встревоженные. Он не то чтобы при-

зрак, но и не человек как будто, и все зовет ее, рукой

манит, стоя на одном месте, как в тумане. Захлебыва-

ясь в неживом воздухе, Маргарита побежала к нему

и, чтобы не упасть в болотную трясину, на бегу прыга-

ла по кочкам. Она бежала к нему, а он, растворяясь в

тумане, все отдалялся и отдалялся и манил ее; и в это

время она проснулась и наваждение исчезло.

Находясь все так же в возбужденном состоянии,

Маргарита оделась впотьмах и стала внушать себе, что,

в сущности, все складывается очень удачно и такие

удачные моменты нужно уметь использовать. Сейчас

она в течение трех суток предоставлена самой себе и

никто не помешает ей думать о чем угодно и мечтать

о том, что ей нравится. Все пять комнат, вся эта квар-

тира, которой позавидовали бы тысячи людей, - вся

эта квартира находилась сейчас в ее полном распоря-

(По М. А. Булгакову.)

(294 слова)

На озеро

Мне нужно было попасть на утиное озеро к рас-

свету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра вовре-

мя быть на месте.

Я шел, не торопясь, по мягкой пыльной дороге, спус-

кался в овраги, поднимался на вовсе не высокие при-

горки, проходил реденькие сосновые борки с застояв-

шимся запахом смолы и снова выходил в поле... Никто

меня не догонял, никто не попадался навстречу - я

был один в ночи.

Иногда вдоль дороги тянулась бесконечная, бес-

крайняя рожь. Она созрела и стояла недвижно, как

будто изваяние, нежно светлея в темноте; склонивши-

еся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук,

и прикосновения эти были похожи на молчаливую

робкую ласку, ниспосланную кем-то свыше. Воздух бы

тепел и чист, и пахло сеном и изредка горьковатой

свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лес-

ными далями, видневшимися невдалеке, - везде по-

лыхали зарницы.

Скоро дорога, мягкая и беззвучная, ушла в сторону,

и я ступил на твердую тропку, суетливо вившуюся

вдоль берега речонки. Запахло речной сыростью, потя-

нуло влажным воздухом. Плывущие в темноте бревна

изредка сталкивались, и тогда раздавался глухой сла-

бый звук, будто кто-то тихонько стукнул обухом топо-

ра по дереву. Далеко впереди яркой точкой горел кос-

тер; иногда он исчезал за деревьями, потом снова неж-

данно-негаданно появлялся, и узкая прерывистая

полоска света тянулась от него по иссиня-черной воде.

Хорошо думается в такие минуты: вспоминается

вдруг далекое и забытое, обступают тесным кругом

когда-то знакомые и родные лица, и мечты сладко тес-

нят грудь, и мало-помалу начинает казаться, что вес

это уже было когда-то.

Я шел уже часа полтора, а до озера было еще дале-

ко. Ночью тяжело идти: надоедает спотыкаться о кор-

ни, устаешь от боязни сбиться с дороги, заблудиться в

незнакомом лесу. Я почти жалел уже, что ушел но-

чью из дома, и думал, не присесть ли под деревом, не

подождать ли рассвета, как вдруг до меня донесся

РусскиеРабочая программа

Г 4. Н. А. Ракитина «Тесты по предмету Русский язык » 3 класс, 2010 г ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА по учебной программе «Русский язык » 3 класс Авторы...

Русский язык. Диктант.

Для поступающих в 9 класс

Вариант Д-9-00-1
Почтовая тройка быстро мчала лёгонькую таратайку. Из-под копыт разгорячившихся коней летел брызгами щебень и мелкая каменная пыль , но ямщик, наклонившись с облучка, ещё погонял и покрикивал. За ямщиком виднелась фигура в форменной фуражке с кокардой и штатском пальто. Хотя на ухабистой дороге таратайку то и дело трясло и подкидывало самым жестоким образом, но господин с кокардой не обращал на это ни малейшего внимания. Он тоже перегнулся и, по-видимому, тщательно следил за каждым движением лошадей, контролируя их и следя, чтобы ни одна не отставала. По временам он указывал ямщику, какую, по его мнению, следует подхлестнуть, иногда даже брал у него кнут и старательно, хоть и неумело, подхлестывал сам. От этого занятия, поглощавшего всё его внимание, он изредка только отрывался, чтобы взглянуть на часы.

Василий Иванович всё время, пока тройка неслась в гору, хохотал как сумасшедший. Но когда колокольчик, забившись отчаянно перед самым крыльцом, вдруг смолк, смотритель сидел уже на кушетке и как ни в чём не бывало курил свою сигару.

Несколько секунд со двора слышно было только, как дышат усталые лошади. Но вдруг дверь отворилась, в комнату вбежал новоприезжий. Это был господин лет тридцати пяти, небольшого роста, с несоразмерно большой головой. Широкое лицо, с выдававшимися несколько скулами, прямыми бровями, слегка вздернутым носом и тонко очерченными губами, было почти прямоугольным и дышало своеобразной энергией.
Вариант Д-9-00-2

Я уже представил вам, благосклонные читатели, некоторых моих соседей, позвольте же мне теперь познакомить вас еще и с генерал-майором Аполлоном Иннокентьевичем Хвалынским.

Представьте себе человека высокого, когда-то стройного и в самой, как говорится, поре. Правда, некогда правильные и приятные черты лица его, в свое время, по-видимому, очень красивого, огрубели, щеки обвисли, и весь он теперь кажется несколько расплывчатым и как-то осевшим.

Человек он добрый, но понятия и привычки у него донельзя странные. Например, подходит к нему небогатый сосед-помещик; Хвалынский обязательно посмотрит на него чуть-чуть искоса, помолчит, напыжится, начнет не произносить, а цедить сквозь зубы , и похож он в это время на самца перепела.

Хлопотун он и выжига страшный, а хозяин плохой, и хозяйничает у него управитель. Говорят, состоял он в молодые годы адъютантом у какого-то значительного лица, но на войне не бывал, и о военных его подвигах и доблестях никто ничего не слыхал.

Хорош бывает Хвалынский на больших званых обедах. Обеды – его стихия, и тут он совершенно в своей тарелке, располагая возможностью проявить себя, что называется, вовсю. С нескрываемым удовольствием, заражая других, пьет любые вина. В начале обеда он придерживается чувства собственного достоинства, говорит мало и немногословно, ни от кого и ниоткуда не ожидая особого внимания. Но провинциальные обеды обычно не слишком долго бывают сдержанными.

Вариант Д-9-02-1
Метель

Позавчера мы стали поспешно собираться в дорогу. Неожиданно пришло письмо о болезни бабушки, и мать наша тотчас же решила вместе со всеми детьми навестить её и попотчевать чем-нибудь вкусненьким. Мы сызмала привыкли к различным, часто чересчур неожиданным путешествиям и только искренне радовались чудесной перемене в нашей скучной и уединенной жизни.

Братец и сестрица, плотно укутанные, нетерпеливо ожидали, когда их отнесут в наглухо закрытую дощатую кибитку. Наскоро одевшись и на ходу дожевывая бутерброд с аппетитно поджаренной яичницей, я бегом бросился к возку. Матушка заботливо осмотрела наше одеяние и не спеша уселась сама. Лошади, позванивая серебряными бубенчиками, тронулись в путь.

Ветер набело замел снегом недавно ещё расчищенные дороги. Мы продвигались вперед чрезвычайно медленно, мало – помалу. Время от времени наш извозчик искоса поглядывал на совершенно непроторенные тропы, всё чаще поднимал голову вверх, откуда непрестанно низвергались целые вороха рассыпчатого снега.

Вдруг вокруг нашей кибитки всё так бешено закружилось, понеслось, как будто кто – то незваный и непрошеный, не видимый никому, завладел всем необъятным пространством вокруг и теперь зловеще праздновал удачу. Неожиданно наше слюдяное оконце сорвалось с крючка и распахнулось настежь. Вмиг вся внутренность возка была сплошь завалена снегом. Снег, казалось, лез отовсюду: извне, изнутри, из-под пола. Продырявленное, оконце было не в состоянии защитить нас от безжалостного ветра. Мы решили вести лошадей под уздцы, аккуратно выбирая дорогу.

Вариант Д-9-02-2
Старик

Я вижу его так, точно это было вчера.

Вот он сидит за столом, освещенным лампой с голубым абажуром и накрытым холстинной скатертью. Воротник стираной, с нераспустившимися складками рубахи как-то особенно опрятно обнимает его сморщенную шею. Седые на висках волосы аккуратно зачесаны на косой пробор. Тщательно подстриженная борода чрезвычайно идёт к его приятному загорелому лицу. Пахнет от него можжевеловым веничком, банным мыльцем и ещё чем-то неопределенным, похожим на аромат печеного хлеба. И этот приятный смешанный запах мыла, стираного ситца, трубочного табака и свежевыпеченного хлеба создаёт особенное впечатление старческой крепости и чистоты.

Он сидит на своём излюбленном месте, расставив под столом ноги в коротеньких штопаных - перештопаных носках и кожаных опорках. Перед ним на столе стоит стакан крепкого чая, настоянного на травах, собранных в лесной чащобе. Пол-лица его освещено лампой, левой рукой с оттопыренным мизинцем он подпирает голову, козырьком держа над глазами сложенные пальцы. Старик не спеша притоптывает ногой, читая газету, и, часто помаргивая глазами, изредка поглядывает на самовар. В комнате по-настоящему уютно и тепло, беспрестанно шумит в печке. В обындевевших окнах отражается бесстрастная синяя ночь. Большие зимние мухи, проснувшись , раздраженно бьются о потолок над лампой.

В старике много оригинального, безыскусственного, принадлежавшего ему одному. В походке, в манере смеяться и говорить, даже в том, как он держит за столом деревянную ложку, - во всем чувствуется неповторимость.

Вариант Д-9-02-3

Наутро в школе объявились два новых ученика. Они, по-видимому, были из одной деревни, так как привезли их вместе. Запорошенные снегом спины приезжих, их раскрасневшиеся на морозе лица свидетельствовали о том, что приехали они издалека. Стоя у нагруженных саней, мальчики нетерпеливо притопывали ногами в валяных сапожках, а их возница, горбоносый старик с реденькой заиндевевшей бородкой, раскуривал трубку.

Один из парнишек, светловолосый и голубоглазый, улыбаясь, что-то нашептывал своему попутчику. Плохонькое пальтишко, просторное, рассчитанное на вырост, ниспадало почти до земли. Другой мальчонка, низенький и тщедушный, с острым личиком и черными блестящими глазёнками-пуговицами, отвечал ему пренебрежительно, отчаянно морща нос. Поношенный овчинный тулупчик, узкий в плечах и чересчур широкий у колен, придавал ему необычный вид.

По окончании урока школьники выскочили во двор. Поравнявшись с незваными гостями, они остановились, взыскательно поглядывая на новеньких. Затем, не зная ни имён новичков, ни их возраста, ринулись разгружать поклажу.С дровней были сняты и отнесены в помещение котомки с провизией и немудрёные пожитки. Голубоглазый паренёк осторожно взял под мышку какой-то предмет, завёрнутый в холщовую материю, и отошёл в сторону.

В воздухе плавно скользили снежинки, покрывая тонким бархатистым слоем одежду. Утреннее январское солнце радужно преломлялось на сверкающих инеем ресницах детей, на блистающих изморозью дощатых ставенках, искрилось на морозных оконных узорах, тонких, будто плетенных искусной кружевницей.

Была только одна вещь, не дававшая никому покоя, - узелок, с нежностью прижатый к груди голубоглазого мальчугана.

Вариант Д-9-03-1
Темно – синее, как прелестный сапфир, висит Ладожское озеро. Оно именно висит в колышущемся воздухе, наполняя все до края небес, сливающихся с ним в дали голубой. Его вид совершенно подавляет даже разыгравшееся воображение. Наперекор привычной географии это не озеро, нет, это море, необозримое, безграничное. Тут так легко и привольно дышится, и тут лишь можно осознать, что такое Нева.

Величественная красавица река и дивное озеро – море, дающее ей исток , - поистине чудесное, роскошное зрелище.

Ничем и никогда не испачкает Неву еще сотня человеческих поколений. Никогда не будет в ней ни опасных мелей, ни илистых наносов, ни чересчур густых, непролазных зарослей – всего убожества иссыхающих рек и речонок. Чудесное озеро надолго обеспечивает ей свежесть юности.

Несколько утомительных минут неизбежной толкотни на пристани при пересадке, и крошечный пароходик тащится по каналу, пыхтя и напряженно преодолевая стремящиеся ему навстречу бессчетные волны.

В беспредельном зеленом море трав видны изжелта – белые и фиолетовые пятнышки полевых цветов. От них, или ещё от других, незримых, или просто от уходящих в даль бесконечную волн травы веет это свежее, нежное благоухание?

С узкой перемычки, отделяющей озеро от канала и покрытой стелющимися травами, множество блистающих стрекоз летит над водой, словно стайка расшалившихся, разыгравшихся трещоток. В бледной лазури неба, над необъятной синевой воды невидимые жаворонки сыплют чарующими трелями. А среди темно – голубой громады волн зеленеют длинные полосы хвоща, и оттуда слышатся утиные голоса, перекликающиеся на все лады.

Вариант Д-9-03-2

На вид моему знакомому лет пятьдесят. Это плотный, среднего роста мужчина, одетый в вышитую косоворотку и домотканые штаны навыпуск. На ногах у него мягкие валяные туфли, обшитые по краям зеленым бархатцем. А на голове глубокий, закрывающий козырьком глаза шерстяной картуз. Небольшие глаза-щелки, почти без бровей, поглядывают с хитрецой.

Живет мой герой на выселках, расположенных в центре охотничьих угодий. К своей сторожке с черепитчатой красно-коричневой кровлей он сделал большой брусчатый придел. В просторной комнате-пристройке стоит десяток кроватей. На покрытом вышитой скатертью столе всегда возвышается горка ржаных пирогов с пшенной кашей, испеченных умелицей соседкой, а рядом, красуясь, поблескивает громадный серебряный самовар с гранеными боками.

Через террасу можно пройти в крохотную комнатку хозяина, где на двух беленых оконцах топорщатся туго крахмаленные занавески, дощатые полы тщательно выскоблены, по стенам развешаны связки лука и чеснока. Мебель кажется ничуть не затейливой и вместе с тем очень удобной: этажерка с книгами, железная кровать с полированными шишечками, неизменная лампа под абажуром.

Хозяин радушен и гостеприимен, и его домашняя охотничья гостиница в сезоны охот полна. Отказа никому нет. Когда гостям недостаёт кроватей, они стелют на пол соломенные циновки. Если же места все ж таки не хватает, ночуют в дровяном сарайчике неподалеку от дома. Сараюшко этот представляет собой не что иное, как порядочную трущобу. Во время гроз он трясется, скрипит и трещит, а двери сами по себе отворяются и захлопываются, и их приходится запирать на щеколду.

Вариант Д-9-03-3

На неказистом пригорке, будто вытряхнутые из кошелки, рассыпались прехорошенькие хатки с тесаными крышами и недавно крашенными наличниками. Каждый домик окружал резной заборишко, позади располагался ухоженный дворик, а впереди – палисадник с диковинными цветами.

Деревушка была накрепко отгорожена от мира горными хребтами, тайгой и бешеной, норовистой рекой. Уже давным–давно нет на свете того, кто первым пришел сюда, огляделся, настороженно прицеливаясь, присматриваясь. Ни по реке , ни по горам, ни по тайге, ни каким-либо другим способом нельзя было сюда пробраться. Того и гляди сгинешь. Да, здесь нетрудно спрятаться от мира за лиственницами в таёжной чащобе, за вспененными волнами реки, за непреодолимыми горными преградами.

В этой никому не знакомой деревушке с давних пор жили суровые, жесткие, ни перед чем не сгибающиеся люди. Они пришли сюда, расселились и всему окружающему дали свои собственные, никогда ранее не слыханные названия. А самому целебному и прелестному цветку дали имя в честь любимого и почитаемого дерева – дуба. Цветок этот, изжелта – белый, пахнущий пряностями, сделался неумирающей памятью о родном, навсегда потерянном крае. Каждую весну стародубы зажигались ясным огнём по всей Сибири – матушке и роняли семена, чтобы ни в коем случае не переставала расцветать земля, не прекращала расцвечиваться расписными лугами и полянами. Из цветов стародуба местные прелестницы и жеманницы плели венки. Старые-престарые бабки потчевали чаем, настоянным на ростках цветка, немощных, раненных на охоте таежников, а иногда даже варили приворотное зелье из серебряно-зеленых листьев стародуба.

Вариант Д-9-04-1
Исстари здесь стояла огромная гора. На вершинах ее точно так же, как и раньше, лежал вечный снег, скованный мертвым холодом. Когда всходило солнце и пригревало вершину, снежинки тотчас таяли. Светлые капли, чистые и прозрачные, сбегали на край обрыва и, колеблемые ветром, отражали в себе открывшийся перед ними невиданный мир.

И капля, полная ожидания, радостная и тревожная, становилась больше и тяжелее, отрывалась и летела вниз, сверкая всеми цветами радуги. Ей казалось, что она вечно будет лететь мимо отвесно уходивших вверх скал, зеленых мхов, горных расщелин, но капля падала на дикие скалы, загораживающие путь, и умирала.

Между тем снова, несмотря ни на что, загудели метели. Повалил снег. Там, где были лощины и промоины, без удержу росли сугробы, все сравнивая и покрывая. Лишь голые скалы, обвеваемые бешеным ветром, уныло подымались среди снежных полей.

Где-то вверху безучастно неслись куда-то перистые облака, по-прежнему состоявшие из тонких ледяных кристаллов. Впоследствии облака опустились ниже и посинели, и скоро потеплела земля. Нежданно-негаданно подул с юга ветер и принес оттепель. В течение короткого времени порыхлели и грузно осели снежные сугробы. Просочилась сквозь них натаявшая сверху вода, наделала ходов и стала пробираться по расщелинам осевшей скалы. Неугомонно зажурчали невидимые под камнями ручейки.

Причудливые скалы смотрели как будто с недоверием на возрождавшуюся жизнь.

Вариант Д-9-04-2
Я не спеша шел вдоль неширокой, но живописной таежной реки. Сосновые сухие леса на берегах перемешивались с вековыми дубовыми рощами, зарослями ивы, и ольхи, и ольшаника. Корабельные сосны, поваленные бурей , лежали, будто медные литые мосты, над ее коричневатой водой. Перевеянные ветром песчаные косы поросли мать-и-мачехой. Заросли брусники примостились у самой воды. Река шла причудливыми изгибами, ее глухие затоны терялись в дали сумрачных лесов. Над блестящей водой беспрерывно перелетали с берега на берег сверкающие стрекозы, а в вышине парили гигантские ястребы.

Однако удивительнее всего в этих нехоженых местах был воздух. В нем чувствовалась полная, совершенная чистота, придававшая особенную резкость всему окружающему. Каждая ветка сосны была как бы выкована из заржавленного железа. Ясность воздуха придавала какую-то необыкновенную силу и первозданность миру, особенно поутру, когда все было мокрым от росы. Только голубеющий туман просачивался откуда-то исподнизу.

А в течение дня река, и берега, и леса играли множеством солнечных пятен, золотых, зеленых и радужных. Потоки света то меркли, то разгорались и превращали чащобу в живой, шевелящийся мир листвы. Глаз отдыхал от созерцания могучего и разнообразного, словно золоченого света. Лесные запахи набегали непрошено и неожиданно, волнами, и подчас трудно было определить их. Все: дыхание можжевельника, воды, гнилых пней, грибов, а может быть, и самого неба, отраженного в воде, - смешивалось в них. А само небо казалось глубоким, чистым, чрезвычайно теплым.
Вариант Д-9-04-3
Ветер несет жгущий, колющий и жалящий песок с юга на запад, с гладкого желтого берега в море. Медленные гребешки низеньких волн приглаживают воду, забегают на песок, взбивают его, расчесывают, красят чем-то изжелта – красным и прозрачной слюдяной пеленою катятся назад.

Желто-пламенная полоса на песке розовеет, наливается желтком, исчезает.

Облака переворачиваются с боку на бок, потягиваются и застывают, смотрясь в глубь моря. В промежутках между порывами ветра веют ароматы чего-то чрезвычайно волнующего: смолистой и соленой коры, или рыбы, или полыни.

Мчишься по пляжу босиком, запрокинув голову, взметнув вверх руки, и, едва касаясь голыми пятками раскаленного песка, подставляешь все тело его иглам, брошенным ветром.

Пополудни хорошо прийти сюда по самой кайме набегающих на пляж тихих волн. Ступни выдавливают вокруг себя неглубокие впадинки, которые мгновенно бегают и тотчас наполняются синеватой трепещущей влагой.

Промеж двух кустов можжевельника, в красном платьишке, сидит белокурая веснушчатая девчонка. Она мастерит что-то диковинное из ракушек, наклонив голову, почти не шевелясь и ничего не замечая вокруг. Я не спеша подхожу и, вдыхая можжевеловую горечь, исподтишка наблюдаю, как ее руки, худые и белые , перебирают раковины. Перед нею, причудливые, вырастают гроты, крепости, бастионы. Я долгу стою за ее спиной и потом, крадучись на цыпочках, ухожу, не выдав себя ни звуком, ни шорохом, ни каким другим способом. В течение следующего часа пытаюсь соорудить из выветренных, высушенных солнцем ракушек что-нибудь подобное.

Вариант Д-9-05-1
Над Окой-рекой громоздились серые, собранные в мощные узлы облака. Впереди огромная иссиня-лиловая туча поднималась из-за близлежащего леса. За лесом неожиданно что-то громыхнуло, точно там выстрелили из преогромной пушки. Откуда-то вырвался ветер и пролетел над нашими головами.

Гроза быстро надвигалась. Она, словно птица, все чаще махала огромными крыльями, рассекая черным клювом воздух. Свист ее и стремительный рев ниспадали на землю все резче. Летя вверху и ослепляя сверкающими зигзагами молний, она как будто преследовала добычу.

Река вся в темных волнах. Они метались беспорядочно, но ближе к берегу выравнивались в ряды. Казалось, река с трудом сдерживает слезы. Вдруг совсем рядом серую громаду туч пересекла ослепительная черта.

Полосою резанул жадный, злой град. Крупные, с голубиное яйцо, градины щелкали по каменной мостовой, обломанным деревьям, били по разгорающимся кистям рябин и уже перезрелой малине.

Понемногу ветер начал стихать, а молнии сверкали уже далеко-предалеко. Гром грохотал все глуше, глуше, и звуки его сливались с грохотом камней на речном берегу в один нестройный, разномастный шум. Меж стремительно летящих туч появились светло-голубые разводы, предвещая о скором восстановлении порядка во всей окружающей нас местности. Лучи солнца разбудили реку, и она, скромная, скрытая в своих неброских красках, осветилась, как прекрасное лицо, озаренное улыбкой.

Русской природе нужен луч солнца, и тогда она открывает свои удивительные, ни с чем не сравнимые богатства обыкновенного летнего дня где-нибудь на берегу реки Оки.

Вариант Д-9-05-2

На озеро.

Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы наутро вовремя быть на месте.

Я шел, никуда не спеша, по мягкой, пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на вовсе не высокие пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застывшим, застоявшимся запахом смолы, и никто меня не догонял, никто не попадался навстречу – я был один в ночи.

Иногда вдоль дороги тянулась бесконечная, бескрайняя рожь. Она созрела и стояла как будто изваяние, нежно светлея в темноте; склонившиеся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук, и прикосновения эти были похожи на молчаливую, робкую ласку, ниспосланную кем-то свыше. Воздух был тепел и чист , и пахло сеном и изредка горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными массивами, видневшимися невдалеке, - везде полыхали зарницы.

Скоро дорога, мягкая и беззвучная, ушла в сторону, и я ступил на суетливо вившуюся вдоль берега речонки твердую тропку. Запахло речной сыростью и потянуло влажным воздухом. Плывущие в темноте бревна изредка сталкивались, и тогда раздавался глухой слабый звук, будто кто-то тихонько стукнул обухом топора по дереву. Далеко впереди яркой точкой горел костер; иногда он исчезал за деревьями, потом снова нежданно-негаданно появлялся, и, узкая, прерывистая, тянулась от него по иссиня – черной воде полоска света.

Хорошо думается в такие минуты: вспоминается вдруг далекое и забытое, обступают тесным кругом когда-то знакомые и родные лица, и мечты сладко теснят грудь, и мало-помалу начинает казаться, что все это уже было когда-то.

Я прошел уже полпути, а до озера было еще очень неблизко. Нет, не легко идти ночью. Я уже думал, не присесть ли под деревом подождать рассвета, как вдруг до меня донесся похожий на песню дрожащий звук.

Вариант Д-9-05-3
Из туманно-сизой глубины ущелья тянет сыроватым ветерком, шумят невдалеке стройные лиственницы. В вышине чувствуется запах хвои, и смолы, и прелой земли. Где-то во мгле, поглощающей цвета, беспрестанно неясно звучит мягкий, усыпляющий шепот. Плещется порожистая речонка, и, кажется, все вокруг поет, заставляя людей приумолкнуть.

На золотисто-рыжем склоне, залитом солнцем, все выгорело и дышит запахом иссохших трав. Из щелей между камнями напряженно поднялись странные растения на длинных нежно-зеленых стебельках – камнеломки. Река бежит, играя, по камешкам, и они просвечивают сквозь стеклянную, прозрачную водяную гладь, будто пестрый ковер.

До выхода в долину не больше ста шагов. Если выйдешь туда, невольно залюбуешься ровным кольцом Предкавказья, огражденным стеною синих гор. Степь вокруг становится в солнечном свете песчаной. Кое-где среди нее видны сады, и от их пятен, серых и коричневых, желтый свет как будто еще горячей. Белые хаты как куски сахара, разбросанные по степи, и около них, игрушечные, хлопочут люди и все тают, тают в струях знойного марева.

Степь точно шелком вышита. Когда смотришь в синеву над нею, хочется встать и идти без конца.

Ущелье, суживаясь, поднимается все выше, и туман, густея, закрывает его синим пологом. А еще выше , под самым небом, тоже синяя, плавится на невидимом за облаками солнце ледяная вершина.

Что-то неясное тревожит сердце, будит непонятные мысли, и не слышно ничего, кроме доброго и мягкого шороха леса и мелодичного звона реки.

Вариант Д-9-06-1
Поутру бриллиантики росы на изжелта-зеленой траве как будто бессчетные бисеринки, рассыпанные по суконной скатерти. Сторожка стоит на берегу озера, за частоколом, и утренняя тишина не нарушается ни пением птиц, ни шелестом листвы. Кажется, природа спит спокойным сном, не отягощенным никакими заботами.

Под дощатым навесом безмятежно развалился лохматый длинноухий пес. Разомлевший от мягкого, ласкового утреннего солнца, он даже не поднимает головы, а лишь зевает мне вслед и шумно, по-стариковски вздыхает. Верно, сегодня ему и дела нет до его заклятых врагов – деревенских котов.

Между тем разномастные коты сидят повсюду: на крыше, под лестницей, на некрашеном заборе – и смотрят не отрываясь на кошелку с рыбой, повешенную на сучок старой дикорастущей яблони. Время от времени то один, то другой плутишка подпрыгивает вверх, стараясь опрокинуть сумку, и, заметив пса, бросается наутек.

Я выхожу из дома, и коты, застигнутые врасплох, тотчас же разбегаются, застревают между кольями частокола и начинают отчаянно орать.

По осени сад засыпан золотисто-оранжевыми листьями. В двух махоньких комнатках становится светло, как в облетающем саду. Потрескивает печь, и пахнет яблоками и чисто вымытыми полами. Синицы рассаживаются на ветках, беззаботно щебечут и посматривают на подоконник, где лежит ломоть ржаного хлеба. За печкой заводит свою безыскусную песню сверчок. Я ощущаю затерянность в этом огромном мире и воспринимаю ее как счастье.

Вариант Д-9-06-2
Все вокруг стало меняться не по дням, а по часам. Яблони и груши, всюду простиравшие сети кривых, корявых ветвей, закудрявились млечным снегом, и с каждым днем цвет этот становился все белее, все гуще и благовоннее.

Огромный старый клен, видный отовсюду, оделся свежей, мягкой зеленью. Вершины старинных лип на главной аллее тоже покрылись прозрачным узором юной листвы. И все это: макушка клена, акации, и кусты дикорастущей смородины, и подвенечная белизна яблонь и груш, растущих вперемежку, - поражало своей густотой, свежестью и новизной.

На чисто выметенном дворе от растительности стало как будто теснее. По целым дням были отворены настежь окна и двери во всех комнатах: в белом зале, в синей старомодной гостиной, в маленькой диванной, тоже синей и увешанной сплошь овальными миниатюрами.

Однажды, подремав после обеда, Митя вышел из дома и, никуда не спеша, пошел в сад. День был жаркий, тихий, и, проходя по мощенной булыжником дороге, Митя задевал белоснежные, торчавшие откуда-то исподнизу ветви. Цветы потихоньку осыпались, и земля между ними была сплошь усеяна блеклыми лепестками. В теплом воздухе чувствовался их сладковатый аромат. Иногда находило облачко, синее небо голубело, и теплый воздух и эти тленные запахи делались еще сильнее и слаще. И все время, по-дневному скучая, то там, то здесь цокал то один, то другой соловей.

Вариант Д-9-06-3
Иссиза - черный дымок вьется над дачной станцией. Тянутся длиннющие воинские эшелоны. В вагонных окнах видны бинтованные головы, бескровные лица тяжелораненых, и туго стянутые монашеские косынки медсестер, и свешивающиеся с верхних полок солдатские одеяла.

Молоденький раненый жадно выглядывает из дверей, стоя на костылях, и, поймав сочувственные взгляды женщин, машет рукой. Паровоз с коротким свистком дергает вагоны, и эшелон не спеша проплывает мимо. А навстречу ему поторапливается другой состав. В распахнутых настежь дверях теплушек коротко стриженные головы, безусые молодые лица, рассыпанные по щекам веснушки цвета спелой ржи, молодые васильковые, карие, серые, притуманившиеся от горя глаза. Сыплются из карманов запасенные дома подсолнушки, дружно подхватывается разудалая песня.

Исчезает вдали паровоз, долго-предолго смотрят ему вслед бабы. Не на гулянку едут хлопцы – на войну. Напал на родную землю германец. Выставил, проклятый, закованную в железо стотысячную армию. Вот и поспешают они, молодые, наспех обученные новобранцы, чтобы сложить свои головы за Россию.

Между тем пассажирские вагончики, лязгая колесами, подвозят к станции дачников, и тут же подлетают экипажи и пролетки. Нехитрые вещи приезжих: чемоданы, картонки, алюминиевые ведра – выгружаются на платформу. Блестит начищенная сбруя на лошадях, и степенные кучера свысока поглядывают на встречающих.

Однако всем, несмотря на весну и безмятежную, мирную жизнь, чудятся гудки других, военных эшелонов.

Юрий Казаков

Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью, чтобы до утра быть на месте.

Я шел по мягкой пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застоявшимся запахом смолы и земляники, снова выходил в поле... Никто не догонял меня, никто не попадался навстречу -- я был один в ночи.

Иногда вдоль дороги тянулась рожь. Она созрела уже, стояла недвижно, нежно светлея в темноте; склонившиеся к дороге колосья слабо касались моих сапог и рук, и прикосновения эти были похожи на молчаливую, робкую ласку. Воздух был тепел и чист; сильно мерцали звезды; пахло сеном и пылью и изредка горьковатой свежестью ночных лугов; за полями, за рекой, за лесными далями слабо полыхали зарницы.

Скоро дорога, мягкая и беззвучная, ушла в сторону, и я ступил на твердую мозолистую тропку, суетливо вившуюся вдоль берега реки. Запахло речной сыростью, глиной, потянуло влажным холодом. Плывущие в темноте бревна изредка сталкивались, и тогда раздавался глухой слабый звук, будто кто-то тихонько стукнул обухом топора по дереву. Далеко впереди на другой стороне реки яркой точкой горел костер; иногда он пропадал за деревьями, потом снова появлялся, и узкая прерывистая полоска света тянулась от него по воде.

Хорошо думается в такие минуты: вспоминается вдруг далекое и забытое, обступают тесным кругом когда-то знакомые и родные лица, и мечты сладко теснят грудь, и мало-помалу начинает казаться, что все это уже было когда-то... Будто проходил уже прохладными от сырости оврагами и сухими борками, и река темнела, с плеском обрывались в нее куски подмытого берега, тихонько стукались плывущие по воде бревна, появлялись и исчезали черные стога сена, и деревья с искривленными в немой борьбе ветвями, и зарастающие тиной озерца с черными окнами... Только никак не вспомнить, где же, когда это было, в какую счастливую пору жизни.

Я шел уже часа полтора, а до озера было еще далеко. Ночью тяжело идти: надоедает спотыкаться о корни и кротовые кучи, устаешь от боязни сбиться с дороги, заблудиться в незнакомом лесу. Я почти жалел уже, что ушел ночью из дому, и думал, не присесть ли под деревом, не подождать ли рассвета, как вдруг до меня донесся тонкий дрожащий звук, похожий на песню. Я остановился, прислушался... Да, это была песня! Слов нельзя было разобрать, слышалось только протяжное "Оооо... Аааоо..,",-- но я обрадовался этому голосу и на всякий случай прибавил шагу. Песня не приближалась и не удалялась, а все так же тянулась тонкой запутанной нитью. "Кто это? -- думал я.-- Сплавщик? Рыбак? Охотник? А может быть, как и я, идет ночью, идет впереди меня и, чтобы не было скучно, поет?"

Я пошел быстрее, выдрался из елового колка, прошел осиновым подлеском и наконец внизу, в небольшом распадке, окруженном со всех сторон густым лесом, увидел костер. Возле него, подперев рукой голову, лежал человек, смотрел в огонь и негромко пел.

Спускаясь вниз, я споткнулся, громко затрещал валежником, человек у костра замолчал, живо повернулся, вскочил и стал вглядываться в мою сторону, загораживаясь ладонью от костра.

Охотник,-- ответил я, подходя к костру.-- Не бойтесь...

А я и не боюсь.-- Он сделал равнодушное лицо.-- Мне что! Охотник так охотник...

Человек, на чью песню я так спешил, оказался кривоногим парнем лет шестнадцати. Он был некрасив, с худой кадыкастой шеей и большими оттопыренными ушами. Одет он был в телогрейку, замасленные ватные брюки и кирзовые сапоги. На голове, будто приклеенная, сидела маленькая кепочка с коротким козырьком.

Несколько секунд он пристально разглядывал меня, потом с видимым любопытством спросил:

За утями идете?

Да вот хочу на озеро пройти,-- сказал я, снимая ружье.

Это на какое же?

Я объяснил.

Ну, тут близко! -- успокоил он меня и, повернув голову к реке, прислушался,

Это не вы сейчас кричали? -- спросил он немного погодя.

Нет... А что?

Не знаю, кричал кто-то... Крикнет, помолчит, опять крикнет... Я хотел было идти, да Лешка забоялся, брат мой...

Он снова замолчал, и я услышал частые легкие шаги. Кто-то бежал от реки сюда, к костру.

Семен, Семен! -- послышался испуганный и восторженный мальчишеский голос. Из темноты на свет костра выскочил мальчик лет восьми в большой, не по росту, телогрейке. Увидев меня, он сразу остановился и, приоткрыв рот, стал переводить взгляд с меня на Семена.

Ну что? -- лениво спросил Семен.

Ой, Семен! Сидит ктой-то! -- Мальчик снова посмотрел на меня и перевел дух.-- На двух крайних нету, а на средней сидит! Я рукой взялся, а там -- ходит!

Большая рыбина ходит! -- И он сделал рукой волнообразное движение, показывая, как "ходит".

Семен вскочил, подтянул штаны и, пробормотав: "Я сейчас!", пропал в темноте. Мальчик некоторое время, не моргая, смотрел на меня, потом, не отводя от меня взгляда, ступил назад раз, ступил другой, повернулся и тоже бросился в темноту -- только ноги затопотали.

Скоро я услышал странную возню, приглушенные голоса, плеск воды; затем все стихло, раздались шаги, и ребята вернулись к костру. Семен нес на вытянутой руке небольшую стерлядку. Стерлядка слабо шевелила хвостом.

Запихнув рыбу в полотняную сумку, Семен сел возле меня и, улыбнувшись, сказал:

Вот так и ловим. Три штуки уже поймали.

Одну я вытащил,-- прошептал мальчик и, потупившись, стал теребить пуговицу на телогрейке.

Но-но!-- веско произнес Семен и зловеще замолчал.

Мальчик засопел и еще больше смутился.

Леша пробубнил себе что-то под нос.

Что? -- Семен широко открыл глаза.-- Что ты сказал?

Ничего...-- испугался Леша.

Смотри у меня! -- Семен исподлобья глянул на меня, и вдруг мгновенная озорная улыбка осветила его лицо, блеснули глаза, сверкнули зубы, даже уши сдвинулись. Леша тоже фыркнул, но тотчас спохватился и еще ниже опустил голову. Семен полез в карман, немного помедлил, вытащил наконец измятую пачку папирос, закурил и предложил мне. Я отказался.

Виды сложносочиненных предложений

1) ССП с соединительными союзами

Предложения	Схемы предложений
Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и явышел из дома ночью.	, и .
Толстый ковёрлежал на полу , стены тоже были увешаны коврами.	, тоже .
Пел в садах малиновых соловей – соловушка, да шумели листьями в рощах тополя .	, да (= и) .
Ни один звук не выдал его, ни одна веточка не треснула под его ногами.	Ни , ни .
Высоко в небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо.	, а .
Здесь мой голос на резком ветру загрубел , да и сердце моё загрубело .	, да и .
Наступает декабрь; и окрестность, охваченная снежным саванном, тихо цепенеет.	; и .
Я спешу туда – а там уже весь город.	- а .

2) ССП с противительными союзами

Предложения	Схемы предложений
Мы никогда не надеялись встретиться , однако встретились .	, однако (= но) .
Мирразноязычен , но все одинаково плачут и одинаково смеются .	, но .
Все языкистремятся к точности , а точностьтребует краткости, сжатости .	, а .
Всепроходит , да не всёзабывается .	, да (= но) .
Корень учениягорек , зато плоды его сладки .	, зато .
Только песне нужнакрасота , красоте же и песен не надо .	, же .

3) ССП с разделительными союзами

Знаки препинания в ССП

1. Простые предложения, входящие в состав сложносочинённого предложения, отделяются друг от друга запятыми :

Запятая не ставится:

1) В ССП с союзам И, если есть общий второстепенный член или общая придаточная часть:

2) В ССП с союзом И, если части ССП представляют собой вопросительные, восклицательные или назывные предложения:

3) В ССП с союзом И, если есть общее вводное слово:

2. Если части ССП значительно распространены, и имеют внутри себя запятые, то они отделяются друг от друга точкой с запятой :

3. Если вторая часть предложения указывает на быструю смену событий, на вывод, то между двумя частями предложения ставится тире:

Синтаксический разбор ССП

1. Выписываем предложение из текста.

2. Определяем вид предложения по цели высказывания.

3. Указываем вид по эмоциональной окраске.

4. Находим грамматические основы, подчёркиваем их.

5. Строим схему предложения.

Свет маяка проносился над цветками, и ониказались совершенно фантастическими по своей окраске.

1) Предложение сложносочинённое, повествовательное, невосклицательное.

2) Первая грамматическая основа – свет проносился . Свет – подлежащее, выражено сущ. м.р., Им. п., ед.ч. Пролился – сказуемое, выражено гл. прош. вр., изъявит. н., ед. ч.

Вторая грамматическая основа – они казались фантастическими . Они – подлежащее, выражено мест. 3-го л., мн. ч. Казались фантастическими – составное именное сказуемое, выражено гл. казалось и именной частью – прилагательным фантастическими.

3) Схема предложения: , и .

Июльский сумеречно-тёплый лес неторопливо готовился отойти ко сну. Смолкали непоседливые лесные птицы, замирали набухающие темнотой ёлки. Затвердевала смола, и её запах мешался с запахом сухой, ещё не опустившейся наземь росы.

Далеко внизу, сквозь сосновые лапы, сквозь кусты ивы, берёзовую и рябиновую листву, виднелась не очень широкая, светлая даже ночью река. Она набегала к угору издалека, упиралась в него своими бесшумными сильными струями и заворачивала вправо. Ничто не выдавало движение реки: ни шорох воды, омывающей камни и береговую глину, ни запах рыбной и травяной влаги.

Противоположный берег был тоже не низкий, холмистый, но угор всё равно господствовал над ним. У воды белели песчаные косы, а дальше клубилась лиственная зелень, перемежаемая более тёмными сосняками и ельниками. Левее была обширная, пересечённая извилистой старицей и окаймлённая недвижимым лесом пойма.

Пойма была покойно-светла, копила в своих низинах белый туманец, и он сперва стушевал, потом тихо гасил цветочную синь и желтизну ещё не кошенного луга.

Еле заметная тропка ответвилась от дороги и пропала в нетревожных сумерках.

ДОЖДЬ

Сумерки сгустились настолько, что кроме тёмных силуэтов домов, разглядеть что-либо на расстоянии было почти невозможно. Прошумел в листьях свежий ветерок, пронёсся и затих.

Первые капли дождя, редкие и тяжёлые, как горошины, застучали по крышам. Молния огненным зигзагом сверкнула невдалеке, и гроза началась. Раздирая тёмную громаду неба, молнии на мгновение озарили окрестность, и снова всё погружалось во мрак, и гром внушительно встряхивал землю.

Дождь полил сплошной стеной, словно на небе у какого-то колоссального сосуда отвалилось дно, и потоки воды низверглись на землю.

Молнии блистали одна за одной, и где-то совсем над головой оглушающе гремело и грохотало. Казалось, разгулу стихии не будет конца. Однако ливень затих так же внезапно, как и начался. Гроза переместилась немного южнее, впрочем, на небе не было ни единой звёздочки, и тихий обложной дождик не переставал.

Отдалённые молнии полыхали чуть реже, каждый раз выхватывая на мгновение из мрака тёмные от дождя домики и палисады.

Когда в тучах обозначился просвет, можно было разглядеть на улице людей, спешащих к своим домам. (166 слов)

НОЧЬ

Мне нужно было попасть на утиное озеро к рассвету, и я вышел из дому ночью.

Я шёл по мягкой пыльной дороге, спускался в овраги, поднимался на пригорки, проходил реденькие сосновые борки с застоявшимся запахом смолы и земляники, снова выходил в поля… Никто не догонял меня, никто не попадался мне на встречу – я был один в ночи.

Иногда вдоль дороги тянулась рожь. Она созрела уже, стояла неподвижно, нежно светлея в темноте.

Скоро дорога, мягкая и беззвучная, ушла в сторону, и я ступил на твёрдую, мозолистую тропку, суетливо вившуюся вдоль берега реки. Плывущие в темноте брёвна изредка сталкивались и тогда раздавался глухой слабый стук, будто кто-то стукнул обухом топора по дереву. Далеко впереди на другой стороне реки яркой точкой горел костёр, и узкая прерывистая полоска света тянулась от него по воде.

Я пошёл быстрее, прошёл осиновым подлеском и внизу, в небольшом распадке, окружённом со всех сторон густым лесом, увидел костёр. Возле него, подперев рукой голову, лежал человек, смотрел в огонь и негромко пел.

ОДИНОЧЕСТВО

После смерти белой волчицы Серый Лютый словно окаменел. Он подолгу сидел в лощине, и далеко была слышна его унылая песня.

Всё лето он рыскал по степи один, нагоняя на стада и аулы страх. Не утихал ночной разбой, и пастухи проклинали свою долю. Дважды пускались за ним вдогон на свежих конях со сворой резвых собак, но оба раза ему удавалось уйти.

Днём он прятался, а ночью ничто его не останавливало: ни крик человека, ни лай собак, ни ружейные выстрелы. Зря тратили чабаны патроны, целя в серую тень. Волк возвращался, едва утихало эхо в ночном мраке.

Осень промелькнула короткая, ненасытная, и вот опять завыли многоснежные бураны. Ночи выдались ясные, безветренные, голодные, и в немом горле Серого Лютого клокотала ярость.

Как-то в морозную светлую ночь Лютый неожиданно столкнулся с большой волчьей стаей. Поднимая вихрь колючей снежной пыли, стая налетела на него и окружила, но, поняв, что встретила не добычу, а хозяина здешних мест, стала обнюхивать Серого Лютого. (154 слова)